Неточные совпадения
— Вы возродитесь, предсказываю вам, — сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам Бог успеха
внешнего, — и внутреннего
мира, — прибавил он и протянул руку.
— Он говорит, что внутренний
мир не может быть выяснен навыками разума мыслить
мир внешний идеалистически или материалистически; эти навыки только суживают, уродуют подлинное человеческое, убивают свободу воображения идеями, догмами…
— Неверно? Нет, верно. До пятого года — даже начиная с 80-х — вы больше обращали внимания на жизнь Европы и вообще
мира. Теперь вас Европа и
внешняя политика правительства не интересует. А это — преступная политика, преступная по ее глупости. Что значит посылка солдат в Персию? И темные затеи на Балканах? И усиление националистической политики против Польши, Финляндии, против евреев? Вы об этом думаете?
За чаем Клим услыхал, что истинное и вечное скрыто в глубине души, а все
внешнее, весь
мир — запутанная цепь неудач, ошибок, уродливых неумелостей, жалких попыток выразить идеальную красоту
мира, заключенного в душах избранных людей.
Не только от
мира внешнего, от формы, он настоятельно требовал красоты, но и на
мир нравственный смотрел он не как он есть, в его наружно-дикой, суровой разладице, не как на початую от рождения
мира и неконченую работу, а как на гармоническое целое, как на готовый уже парадный строй созданных им самим идеалов, с доконченными в его уме чувствами и стремлениями, огнем, жизнью и красками.
Для Привалова не оставалось никакого сомнения, что Надежда Васильевна живет в отцовском доме только
внешним образом, а ее душа принадлежит другому
миру и другим людям.
Она определяется силой жертвенного духа народа, его исключительной вдохновленностью царством не от
мира сего, она не может притязать на
внешнюю власть над
миром и не может претендовать на то, чтобы даровать народу земное блаженство.
Марксизм верил, что можно до конца рационализировать общественную жизнь и привести ее к
внешнему совершенству, не считаясь ни с теми энергиями, которые есть в бесконечном
мире над человеком и вокруг него.
Славянофилы и Достоевский всегда противополагали внутреннюю свободу русского народа, его органическую, религиозную свободу, которую он не уступит ни за какие блага
мира, внутренней несвободе западных народов, их порабощенности
внешним.
Мир объектов,
мир феноменов, с царствующей в нем необходимостью, лишь
внешняя сфера, но за ним скрыта глубина связи с Богом.
Внешняя жизнь объективного
мира для него как будто бы совсем не существовала, и он не мог в ней ориентироваться, был детски беспомощен.
Все иерархические чины этого
мира всегда представлялись мне лишь маскарадом, лишь
внешней одеждой, которую я охотно содрал бы.
Во мне образовался собственный внутренний
мир, который я противополагал
миру внешнему.
Я в глубине души, в более глубоком слое, чем умственные теории, поверил в первичную реальность духа и лишь во вторичную, отраженную, символически-знаковую реальность
внешнего, так называемого «объективного»
мира, природного и исторического.
Бог открывает Себя
миру, Он открывает Себя в пророках, в Сыне, в Духе, в духовной высоте человека, но Бог не управляет этим
миром, который есть отпадение во
внешнюю тьму.
Разрыв с окружающей средой, выход из
мира аристократического в
мир революционный — основной факт моей биографии, не только
внешней, но и внутренней.
Весь
мир должен быть моей собственностью, и ничто не должно быть
внешним, внеположным для меня, экстериоризированным, все должно быть во мне.
«В этой области (области первичной веры), предшествующей логическому сознанию и наполненной сознанием жизненным, не нуждающимся в доказательствах и доводах, сознает человек, что принадлежит его умственному
миру и что —
миру внешнему».
Так превращается первоначальное сознание греховности в злобную обиду на
мир, в претензию получать все богатства бытия, не заслужив их, в желание отделаться
внешним образом от зла, не вырвав корней его.
Мир атомизировался, стал материально тяжелым, в нем воцарилась необходимость и
внешняя закономерность.
Насильственное, принудительное,
внешнее устранение зла из
мира, необходимость и неизбежность добра — вот что окончательно противоречит достоинству всякого лица и совершенству бытия, вот план, не соответствующий замыслу Существа абсолютного во всех своих совершенствах.
В. Иванов верно сказал про Гюисманса, что с него «содрана кожа», что «воспринимающий
внешние раздражения всей поверхностью своих обнаженных нервов, затравленный укусами впечатлений, пронзенный стрелами
внешних чувств, он, естественно, бросился, спасаясь от погони, в открывшийся ему мистический
мир, но и в прикосновениях к нему обречен был найти еще более утонченную муку и сладость чувственного».
Тем не менее бывали и для него минуты ясного довольства, ярких детских восторгов, и это случалось тогда, когда доступные для него
внешние впечатления доставляли ему новое сильное ощущение, знакомили с новыми явлениями невидимого
мира.
Естественно, что, подчинив себе Голод (алгебраический = сумме
внешних благ), Единое Государство повело наступление против другого владыки
мира — против Любви. Наконец и эта стихия была тоже побеждена, то есть организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический «Lex sexualis»: «всякий из нумеров имеет право — как на сексуальный продукт — на любой нумер».
Согласно сему, как грех сатаны был восстание и возношение, так грех человека был падение и унижение: сатана обратился против божества; человек же токмо отвратился от божества, соответственно чему сатана вверг себя в мрачную бездну неугасимого огня и ненасытимого духовного глада; человек же подвергся лишь работе тления, впав в рабство материальной натуре, и внутренний благодатный свет божественной жизни обменял на
внешний свет вещественного
мира.
По-моему, они — органы, долженствующие передавать нашему физическому и душевному сознанию впечатления, которые мы получаем из
мира внешнего и из
мира личного, но сами они ни болеть, ни иметь каких-либо болезненных припадков не могут; доказать это я могу тем, что хотя в молодые годы нервы у меня были гораздо чувствительнее, — я тогда живее радовался, сильнее огорчался, — но между тем они мне не передавали телесных страданий.
Но так как
внешние вещи
мира мы познаем: первое, через
внешний свет, в коем мы их видим; второе, через звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и собственное безмолвие; а потому, приступая к умному деланию, мы должны замкнуться в тихой и темной келье и безмолвно пребывать в ней в неподвижном положении, сидя или лежа.
Не довлело любящему божеству быть связанным с возлюбленною им натурою
мира одною
внешнею связью естественного закона и порядка; оно желало иметь с нею внутренний союз свободной любви, для коего твари являлись неспособными.
— В этом состоянии, — продолжал поучать Мартын Степаныч, — мистики думают созерцать идею
мира прямо, непосредственно, как мы видим глазами предметы
мира внешнего.
Но когда ты знаешь наверное, что ты всякую секунду можешь исчезнуть без малейшей возможности ни для себя, ни для тех, кого ты вовлечешь в свою ошибку, поправить ее, и знаешь, кроме того, что бы ты ни сделал во
внешнем устройстве
мира, все это очень скоро и так же наверно, как и ты сам, исчезнет, не оставив следа, то очевидно, что не из-за чего тебе рисковать такой страшной ошибкой.
Христианин ни с кем не спорит, ни на кого не нападает, ни против кого не употребляет насилия; напротив того, сам беспрекословно переносит насилие; но этим самым отношением к насилию не только сам освобождается, но и освобождает
мир от всякой
внешней власти.
Для Дэзи, всегда полной своим внутренним
миром и очень застенчивой, несмотря на ее
внешнюю смелость, было мучением высиживать в обществе целые часы или принимать, поэтому она скоро устала от таких центров кипучей общественности, как Париж, Лондон, Милан, Рим, и часто жаловалась на потерянное, по ее выражению, время.
Человеку необходимы
внешние раздражения; ему нужна газета, которая бы всякий день приводила его в соприкосновение со всем
миром, ему нужен журнал, который бы передавал каждое движение современной мысли, ему нужна беседа, нужен театр, — разумеется, от всего этого можно отвыкнуть, покажется, будто все это и не нужно, потом сделается в самом деле совершенно не нужно, то есть в то время, как сам этот человек уже сделался совершенно не нужен.
Покамест она живет у матери, на полной свободе, без всякой житейской заботы, пока еще не обозначились в ней потребности и страсти взрослого человека, она не умеет даже отличить своих собственных мечтаний, своего внутреннего
мира — от
внешних впечатлений.
«Питаться акридами» — питаться скудно.], а ветхий зовет в кабак; в нас же новый Адам говорит, что надобно голову свою положить за то, чтобы на место торгаша стал работник, долой к черту всякий капитал и всякий
внешний авторитет, а ветхому Адаму все-таки хочется душить своего брата, ездить в карете и поклоняться сильным
мира сего.
Бродячий взгляд Вадима искал где-нибудь остановиться, но картина была слишком разнообразна, и к тому же все мысли его, сосредоточенные на один предмет, не отражали впечатлений
внешних; одно мучительно-сладкое чувство ненависти, достигнув высшей своей степени, загородило весь
мир, и душа поневоле смотрела сквозь этот черный занавес.
Вы совершенно переноситесь в тот
мир, в который ведет вас автор: вы находите в нем что-то родное, перед вами открывается не только
внешняя форма, но и самая внутренность, душа каждого лица, каждого предмета.
Так являются художники, сливающие внутренний
мир души своей с
миром внешних явлений и видящие всю жизнь и природу под призмою господствующего в них самих настроения.
Древний
мир поставил
внешнее на одну доску с внутренним — так оно и есть в природе, но не так в истине — дух господствует над формой.
И такое отношение к супружеской жизни выработал себе Иван Ильич. Он требовал от семейной жизни только тех удобств домашнего обеда, хозяйки, постели, которые она могла дать ему, и, главное, того приличия
внешних форм, которые определялись общественным мнением. В остальном же он искал веселой приятности и, если находил их, был очень благодарен; если же встречал отпор и ворчливость, то тотчас же уходил в свой отдельный выгороженный им
мир службы и в нем находил приятность.
Едва только кончилась беспримерная в летописях
мира борьба, в которой русская доблесть и верность стояла против соединенных усилий могущественных держав Запада, вспомоществуемых наукою, искусством, богатством средств, опытностию на морях и всею их военного и гражданскою организацией, — едва кончилась эта
внешняя борьба под русскою Троею — Севастополем, как началась новая борьба — внутренняя — с пороками и злоупотреблениями, скрывавшимися доселе под покровом тайны в стенах канцелярий и во мраке судейских архивов.
Как ни досадовал он на себя поутру за свою одичалость, но в инстинкте его было бежать от всего, что могло развлечь, поразить и потрясти его во
внешнем, не внутреннем, художественном
мире его.
Славянский
мир, в сущности, не так разнороден, как кажется. Под
внешним слоем рыцарской, либеральной и католической Польши, императорской, порабощенной, византийской России, под демократическим правлением сербского воеводы, под бюрократическим ярмом, которым Австрия подавляет Иллирию, Далмацию и Банат, под патриархальною властью Османлисов и под благословением черногорского владыки живет народ, физиологически и этнографически тождественный.
Все различия наших положений в
мире ничто в сравнении с властью человека над самим собою. Если человек упал в море, то совершенно всё равно, откуда он упал в море и какое это море, — Черное, Средиземное море или океан, — важно только то, умеет ли этот человек плавать или нет. Сила не во
внешних условиях, а в умении владеть собой.
Истинная молитва — в том, чтобы, отрешившись от всего мирского,
внешнего, проверить свою душу, свои поступки, свои желания по требованиям не
внешних условий
мира, а того божественного начала, которое мы сознаем в душе своей.
Неоплатонизм исторически является враждебно соперничающим с христианством, и действительно, несмотря на кажущееся,
внешнее сходство, он глубоко ему противоположен, и именно в самом основном и центральном учении о божественном Ничто и вытекающем отсюда учении о происхождении
мира из непроизвольной эманации абсолютного.
Вообще бытие этого
мира «четырех элементов», im äusseren Principium [Во
внешнем рождении (нем., лат.).], имеет преходящее и, так сказать, прекарное значение, он существует лишь до окончательного удаления Люцифера, а затем должно восстановиться первоначальное состояние ангельской, небесной телесности.
Духовный
мир внутри имеет вечное начало, а
внешний временное; каждое имеет свое рождение в себе; но вечноговорящее слово господствует над всем» (V, 11, § 10).
Софийность
мира имеет для твари различную степень и глубину: в высшем своем аспекте это — Церковь, Богоматерь, Небесный Иерусалим, Новое Небо и Новая Земля; во
внешнем, периферическом действии в космосе она есть универсальная связь
мира, одновременно идеальная и реальная, живое единство идеальности и реальности, мыслимосТи и бытия, которого ищет новейшая спекулятивная философия (Фихте, Шеллинг, Гегель, неокантианство).
При данном состоянии
мира и человека мировая душа действует как
внешняя закономерность космической жизни, с принудительностью физического закона [Эту софийность души
мира, или общую закономерность всего сущего, стремится постигать и так называемый оккультизм, притязающий научить не
внешнему, но внутреннему «духовному» восприятию сил природы.